Доходное место
Александр Островский по-своему уникален. Его драматургия во многом предвосхитила возникшую намного позже сценаристику многочисленных телесериалов. Объединенную теми же принципами: немного комедии, много слезливой драмы, чуть-чуть криминальности, и увесистая морализаторская концовка почти басенного толка. Пьеса «Доходное место», постановка которой была недавно осуществлена на сцене областного драматического театра - один из самых типичных примеров творчества популярного вот уже третий век отечественного драматурга. И знакомства с новым спектаклем сахалинские театралы ожидали с нетерпением. Все же, как говориться, старый друг лучше новых двух, и сахалинцы, особенно старшее поколение, в принципе хорошо знакомое, с пьесой, не ожидали каких то особых неожиданностей.
Все же, последние себя ждать все равно не заставили.
Постановку осуществлял приезжий режиссер из Белгорода Юрий Чернышев. И лично у меня создалось впечатление, что в этот раз он недостаточно серьезно отнесся к работе с сильно отдаленным от его основного места деятельности театром.
В принципе, какой то особой режиссерской работы в спектакле я, увы, не заметил. Так, лишь легкий абрис, начерченный от руки вместо тщательной и вдумчивой экспликации, отслеживался по ходу действия. Разрозненные и случайные мизансцены, совершенно разношерстный стилевой характер поведения героев никоим образом не были подчинены какой либо центральной идее. А ведь как ни прост порой бывал Островский, а все ж-таки простор для режиссерской работы оставлял. В том же «Доходном месте» куча разночтений. Можно во главу угла выставить пресловутое «Сколько веревочке не виться, а кончику быть». Можно сверхзадачей высветить извечную тему женского коварства. В любом казнокрадстве, мол, ищите женщину. Можно оттенить несостоятельность идеей юного максималиста Жадова. А можно наоборот сделать его национальным героем, а его идеи - самыми национальными. А вот в новой сахалинской постановке главной идеи вовсе и нет.
Зато эклектическим изменениям подвергался каждый герой. Тот же прекраснодушный юноша Жадов (артист Роман Татарчук) в разных эпизодах работает то характерным героем-простаком, то не менее характерным героем-комиком, то вообще «зависает» вне жанра, не получив, видимо никаких указаний от режиссера.
Характерно и само начало спектакля. Там опытнейший Андрей Кошелев, заслуженный артист России, играющий грозного генерала-взяточника Вишневского, вдруг оказывается в положении актера, не выбравшегося в работе над спектаклем из застольного периода. Действия нет - мизансцена режиссером не продумана. Остается одно проговаривание текста «с выражением». А текст уважаемого Александра Николаевича Островского, к несчастью, достаточно напыщен даже для тех далеких времен консервативного царизма. А для нашего времени еще и перенасыщен анахронизмами. Так что проговаривать его без активной сценической игры - верный проигрыш. Можно только посочувствовать глубоко уважаемому мной актеру. Но, в основном, потому - что он открывает спектакль. Он - первый попадает в это неприятное положение. А в дальнейшем не избегут этой беды и остальные актеры первых ролей. И даже роли народные артисты Клары Кисенковой и Александра Ульянова, порой оказываются не подкреплены мало-мальски внятными мизансценами.
Иным, «второстепенным», ролям повезло больше. И особенно играющему Мыкина артисту Константину Кузнецову. Как правило, самые разные режиссеры постоянно старались использовать его от роли к роли исключительно в качестве комика-буфф. А тут, предоставленный сам себе, артист сыграл крайне трогательную и оказавшуюся очень глубокомысленной роль прозябающего в нищете разночинца-народника, еле-еле умеющего уговорить самого себя в верности своих идеалов, несчастного человека, которому шаг остался до полного разочарования. И так не вяжется живой и реальный герой Кузнецова с лакированными характерами прототипов героев «мыльных опер», такой силы его монологи, что кажется - можно бы здесь и закончить спектакль - все главное сказано. А в целом - диссонас, конечно, совершенным образом выпадающий из основного вялотекущего контекста.
Скомканным оказался и финал. Той самой морали, тяжеловесной и примитивной, как подзатыльник сорванцу, столь характерной для подавляющего большинства пьес Александра Островского, не вышло. Так - финал и финал. Плюнул развенчанный генерал лишний раз в лицо положительному, но морально созревшему для черных дел Жадову - тут и сказочке конец. А кто смотрел…. Тот побыстрее побежал в гардероб.
Все же, последние себя ждать все равно не заставили.
Постановку осуществлял приезжий режиссер из Белгорода Юрий Чернышев. И лично у меня создалось впечатление, что в этот раз он недостаточно серьезно отнесся к работе с сильно отдаленным от его основного места деятельности театром.
В принципе, какой то особой режиссерской работы в спектакле я, увы, не заметил. Так, лишь легкий абрис, начерченный от руки вместо тщательной и вдумчивой экспликации, отслеживался по ходу действия. Разрозненные и случайные мизансцены, совершенно разношерстный стилевой характер поведения героев никоим образом не были подчинены какой либо центральной идее. А ведь как ни прост порой бывал Островский, а все ж-таки простор для режиссерской работы оставлял. В том же «Доходном месте» куча разночтений. Можно во главу угла выставить пресловутое «Сколько веревочке не виться, а кончику быть». Можно сверхзадачей высветить извечную тему женского коварства. В любом казнокрадстве, мол, ищите женщину. Можно оттенить несостоятельность идеей юного максималиста Жадова. А можно наоборот сделать его национальным героем, а его идеи - самыми национальными. А вот в новой сахалинской постановке главной идеи вовсе и нет.
Зато эклектическим изменениям подвергался каждый герой. Тот же прекраснодушный юноша Жадов (артист Роман Татарчук) в разных эпизодах работает то характерным героем-простаком, то не менее характерным героем-комиком, то вообще «зависает» вне жанра, не получив, видимо никаких указаний от режиссера.
Характерно и само начало спектакля. Там опытнейший Андрей Кошелев, заслуженный артист России, играющий грозного генерала-взяточника Вишневского, вдруг оказывается в положении актера, не выбравшегося в работе над спектаклем из застольного периода. Действия нет - мизансцена режиссером не продумана. Остается одно проговаривание текста «с выражением». А текст уважаемого Александра Николаевича Островского, к несчастью, достаточно напыщен даже для тех далеких времен консервативного царизма. А для нашего времени еще и перенасыщен анахронизмами. Так что проговаривать его без активной сценической игры - верный проигрыш. Можно только посочувствовать глубоко уважаемому мной актеру. Но, в основном, потому - что он открывает спектакль. Он - первый попадает в это неприятное положение. А в дальнейшем не избегут этой беды и остальные актеры первых ролей. И даже роли народные артисты Клары Кисенковой и Александра Ульянова, порой оказываются не подкреплены мало-мальски внятными мизансценами.
Иным, «второстепенным», ролям повезло больше. И особенно играющему Мыкина артисту Константину Кузнецову. Как правило, самые разные режиссеры постоянно старались использовать его от роли к роли исключительно в качестве комика-буфф. А тут, предоставленный сам себе, артист сыграл крайне трогательную и оказавшуюся очень глубокомысленной роль прозябающего в нищете разночинца-народника, еле-еле умеющего уговорить самого себя в верности своих идеалов, несчастного человека, которому шаг остался до полного разочарования. И так не вяжется живой и реальный герой Кузнецова с лакированными характерами прототипов героев «мыльных опер», такой силы его монологи, что кажется - можно бы здесь и закончить спектакль - все главное сказано. А в целом - диссонас, конечно, совершенным образом выпадающий из основного вялотекущего контекста.
Скомканным оказался и финал. Той самой морали, тяжеловесной и примитивной, как подзатыльник сорванцу, столь характерной для подавляющего большинства пьес Александра Островского, не вышло. Так - финал и финал. Плюнул развенчанный генерал лишний раз в лицо положительному, но морально созревшему для черных дел Жадову - тут и сказочке конец. А кто смотрел…. Тот побыстрее побежал в гардероб.
ххх
