На бойком месте
Есть такая старая клоунская реприза: с разных концов манежа раздаются громкие невнятные возгласы и два коверных клоуна - белый и рыжий, жутко гримасничая, приветствуют друг друга. Неуклюже шаркая клоунскими ботинками, они идут на сближение и в голос рыдают. А чтобы зрителям было смешнее, из глаз коверных бьют метровые струи воды - клоунские слезы.
СТРИПТИЗ В ХРАМЕ ИСКУССТВА
Казалось бы, комедия классика русской антрепризной драматургии Александра Островского «На бойком месте» от циркового искусства далека. Но вот начинается премьерный показ спектакля Сахалинского Международного театрального центра им. А. П. Чехова, поставленный его художественным руководителем Никитой Гриншпуном по этой пьесе. И мысли о цирке сразу приходят в голову. Потому что из портальных проемов, размещенных по краям авансцены, появляются купец Бессудный (артист Андрей Кузин) и ямщик Раззоренный (Роман Татарчук), и начинают пантомиму, гипертрофированно, на цирковой лад изображая радость встречи. Они корчатся от душащих их слез радости, даже катаются по полу в пароксизме довольства друг другом. И плачут, плачут, плачут… Так и ждешь, что брызнут фонтаны клоунских слез, и мы услышим знакомый диалог коверных Бима и Бома.
Но вместо этого с трудом разбираем авторский текст.
- Отпрёг? - кричит Бессудный.
- Отпрёг, - отвечает Раззоренный.
Режиссер заставил артистов настолько напрячь голос, что дикция не в состоянии справится с мудреным архаическим диалектизмом. Честно скажу: чтобы угадать, что же было произнесено, мне пришлось потом открыть томик Островского. Но невнятность криков только усугубляет схожесть актеров с цирковыми коверными, перекликающимися через весь манеж. К тому же, в полном соответствии с жанром репризы, ямщик, как бы оправдывая свою фамилию, выходит на сцену в одном исподнем, прикрывшись распахнутым тулупом.
В цирке реприза предвещает очередной номер. В театре порой зрителей тоже ждет сюрприз. Вдруг мы попадаем на натуральное стриптиз-шоу. Купец Непутевый (Василий Бабаев) и его приказчик Сеня (Константин Кузнецов) в чем мать родила изображают паренье в бане, прикрывая «срам» банными вениками. Они старательно манипулируют ими в лучших традициях клубного стриптиза, натужно изображая: вот-вот откроется то, что должно быть на публике скрыто. Увы, театральный колледж учит многому, вот только искусство стриптиза не входит в число театральных дисциплин. Так что интермедия получается довольно неуклюжей. Однако самая юная часть зала смущенно гогочет, реагируя на потуги артистов заняться несвойственным жанром. Вряд ли молодежь так уж заинтересована происходящим. Но этот стыдливый хохоток выдает тайну молодости: шок все же присутствует. Очень уж неожиданно. Шли-таки в храм искусства. А попали неизвестно куда. Ведь цель этой сцены совершенно непонятна, артистическое ню лишь формально относится к дальнейшему действию.
В общем-то спектакль насыщен подобными формальными приемами. Не прошитые нитью сквозного действия, трюковые мизансцены кажутся сиюминутными и случайными. Вот жена Бессудного Евгения (Анна Антонова) и его сестра Аннушка (Наталья Красилова) исполняют танец с саблями… то есть, простите, с тряпками. Энергичными взмахами мокрых полотенец они дружно демонстрируют натянутость семейных отношений. Следом богатый дворянин Миловидов и его прихлебатель - обедневший дворянин Пыжиков (артисты Сергей Максимчук и Константин Вогачев) разыгрывают очередную клоунаду в духе доброго старого дуэта рыжего и белого клоунов. Надо сказать, что персонажи не уходят за кулисы, а натурально уезжают на самодвижущихся фурах, устроенных наподобие железнодорожных дрезин: артист крутит рукоятку и фура уносит его в глубь сцены к самому заднику. Нехитрое приспособление помогает только на уходах артистов со сцены прибавить к спектаклю минут 15-20 театрального времени.
В общем, возникает впечатление, что режиссер решил продемонстрировать нам палитру своих профессиональных навыков, словно примерный школьник. Мол, и по алгебре отлично, и по физике, и по пению, а еще на факультативе учили гладью вышивать. Но ощущения цельного так и не возникает. Спектакль все время рассыпается на самостоятельные эпизоды.
Надо сказать, что Никита Гриншпун принадлежит к интересной школе популярного педагога Олега Кудряшова. Его «птенцов» можно называть артистами синтетического жанра. Поют, танцуют, крутят сальто, при желании - пройдут по проволоке. Под стать и режиссура. Много эффектов, много трюков… Новаторство поначалу вызывало заинтересованность простоватого зрителя.
НАЗАД К НОВОМУ?
Впрочем, отчего ж новаторство? Новое - хорошо забытое старое. Модульная постановочная синтетика родилась отнюдь не сегодня. Во время просмотра услужливая память навязчиво подкидывала цитаты из бессмертного романа «Двенадцать стульев». Вот купец Непутевый скорчился от удара ногой в пах, полученного от бойкой Аннушки. Внезапно эти корчи (комедия же) переходят в танцевальные па.
А память нашептывает: «Ну что, шьет портной сюртук? Прыжок…. Степан с усилием сделал стойку на руках и в таком положении ответил:
- Шьет!
Оркестр сыграл попурри из «Чио-чио-сан». Все это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской».
СТРИПТИЗ В ХРАМЕ ИСКУССТВА
Казалось бы, комедия классика русской антрепризной драматургии Александра Островского «На бойком месте» от циркового искусства далека. Но вот начинается премьерный показ спектакля Сахалинского Международного театрального центра им. А. П. Чехова, поставленный его художественным руководителем Никитой Гриншпуном по этой пьесе. И мысли о цирке сразу приходят в голову. Потому что из портальных проемов, размещенных по краям авансцены, появляются купец Бессудный (артист Андрей Кузин) и ямщик Раззоренный (Роман Татарчук), и начинают пантомиму, гипертрофированно, на цирковой лад изображая радость встречи. Они корчатся от душащих их слез радости, даже катаются по полу в пароксизме довольства друг другом. И плачут, плачут, плачут… Так и ждешь, что брызнут фонтаны клоунских слез, и мы услышим знакомый диалог коверных Бима и Бома.
Но вместо этого с трудом разбираем авторский текст.
- Отпрёг? - кричит Бессудный.
- Отпрёг, - отвечает Раззоренный.
Режиссер заставил артистов настолько напрячь голос, что дикция не в состоянии справится с мудреным архаическим диалектизмом. Честно скажу: чтобы угадать, что же было произнесено, мне пришлось потом открыть томик Островского. Но невнятность криков только усугубляет схожесть актеров с цирковыми коверными, перекликающимися через весь манеж. К тому же, в полном соответствии с жанром репризы, ямщик, как бы оправдывая свою фамилию, выходит на сцену в одном исподнем, прикрывшись распахнутым тулупом.
В цирке реприза предвещает очередной номер. В театре порой зрителей тоже ждет сюрприз. Вдруг мы попадаем на натуральное стриптиз-шоу. Купец Непутевый (Василий Бабаев) и его приказчик Сеня (Константин Кузнецов) в чем мать родила изображают паренье в бане, прикрывая «срам» банными вениками. Они старательно манипулируют ими в лучших традициях клубного стриптиза, натужно изображая: вот-вот откроется то, что должно быть на публике скрыто. Увы, театральный колледж учит многому, вот только искусство стриптиза не входит в число театральных дисциплин. Так что интермедия получается довольно неуклюжей. Однако самая юная часть зала смущенно гогочет, реагируя на потуги артистов заняться несвойственным жанром. Вряд ли молодежь так уж заинтересована происходящим. Но этот стыдливый хохоток выдает тайну молодости: шок все же присутствует. Очень уж неожиданно. Шли-таки в храм искусства. А попали неизвестно куда. Ведь цель этой сцены совершенно непонятна, артистическое ню лишь формально относится к дальнейшему действию.
В общем-то спектакль насыщен подобными формальными приемами. Не прошитые нитью сквозного действия, трюковые мизансцены кажутся сиюминутными и случайными. Вот жена Бессудного Евгения (Анна Антонова) и его сестра Аннушка (Наталья Красилова) исполняют танец с саблями… то есть, простите, с тряпками. Энергичными взмахами мокрых полотенец они дружно демонстрируют натянутость семейных отношений. Следом богатый дворянин Миловидов и его прихлебатель - обедневший дворянин Пыжиков (артисты Сергей Максимчук и Константин Вогачев) разыгрывают очередную клоунаду в духе доброго старого дуэта рыжего и белого клоунов. Надо сказать, что персонажи не уходят за кулисы, а натурально уезжают на самодвижущихся фурах, устроенных наподобие железнодорожных дрезин: артист крутит рукоятку и фура уносит его в глубь сцены к самому заднику. Нехитрое приспособление помогает только на уходах артистов со сцены прибавить к спектаклю минут 15-20 театрального времени.
В общем, возникает впечатление, что режиссер решил продемонстрировать нам палитру своих профессиональных навыков, словно примерный школьник. Мол, и по алгебре отлично, и по физике, и по пению, а еще на факультативе учили гладью вышивать. Но ощущения цельного так и не возникает. Спектакль все время рассыпается на самостоятельные эпизоды.
Надо сказать, что Никита Гриншпун принадлежит к интересной школе популярного педагога Олега Кудряшова. Его «птенцов» можно называть артистами синтетического жанра. Поют, танцуют, крутят сальто, при желании - пройдут по проволоке. Под стать и режиссура. Много эффектов, много трюков… Новаторство поначалу вызывало заинтересованность простоватого зрителя.
НАЗАД К НОВОМУ?
Впрочем, отчего ж новаторство? Новое - хорошо забытое старое. Модульная постановочная синтетика родилась отнюдь не сегодня. Во время просмотра услужливая память навязчиво подкидывала цитаты из бессмертного романа «Двенадцать стульев». Вот купец Непутевый скорчился от удара ногой в пах, полученного от бойкой Аннушки. Внезапно эти корчи (комедия же) переходят в танцевальные па.
А память нашептывает: «Ну что, шьет портной сюртук? Прыжок…. Степан с усилием сделал стойку на руках и в таком положении ответил:
- Шьет!
Оркестр сыграл попурри из «Чио-чио-сан». Все это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской».
Вот Миловидов громоздится на верхушке хлипкой, шатающейся под ним арки, обрамляющей небольшую сценическую площадку. А память продолжает шептать: «Степан… к тому времени сидел уже в оркестре и обнимал дирижера».
А вот и целомудренная Аннушка, отплясав очередные антраша, демонстрирует зрителям свои панталончики, цепко оседлав при этом Миловидова. Память же услужливо подсказывает: «Агафья держалась на сцене прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке, с зеленым зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина».
А вот и целомудренная Аннушка, отплясав очередные антраша, демонстрирует зрителям свои панталончики, цепко оседлав при этом Миловидова. Память же услужливо подсказывает: «Агафья держалась на сцене прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке, с зеленым зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина».
В общем, описание спектакля гастролирующей по Волге труппы из романа Ильфа и Петрова как-то очень уж зримо срослось с постановкой начала ХХI века.
Правда, и спектакль не совсем соответствовал замыслам дореволюционного драматурга. Никита Гриншпун в своей постановке объединил текст комедии со статьей Островского о причинах упадка драматического театра в Москве. И время от времени актеры, не меняясь в лице, оставляли своих героев и начинали «на голоса» декламировать публицистический труд драматурга. Так и это не невидаль. Актуализировать тексты «отсталых» классиков пытались и раньше. Вновь обратимся к Ильфу и Петрову. «Степан, одетый в барсовую шкуру, не откликался. Подколесин трагически спросил:
- Что же ты молчишь, как Лига наций?
- Очевидно, я Чемберлена испужался, - ответил Степан, почесывая шкуру».
Правда, и спектакль не совсем соответствовал замыслам дореволюционного драматурга. Никита Гриншпун в своей постановке объединил текст комедии со статьей Островского о причинах упадка драматического театра в Москве. И время от времени актеры, не меняясь в лице, оставляли своих героев и начинали «на голоса» декламировать публицистический труд драматурга. Так и это не невидаль. Актуализировать тексты «отсталых» классиков пытались и раньше. Вновь обратимся к Ильфу и Петрову. «Степан, одетый в барсовую шкуру, не откликался. Подколесин трагически спросил:
- Что же ты молчишь, как Лига наций?
- Очевидно, я Чемберлена испужался, - ответил Степан, почесывая шкуру».
Новация, пожалуй, лишь в том, что ныне это называется инсценировка, тогда как во времена Остапа Бендера именовалось емким словом «литмонтаж».
Кто виноват и что делать?
К слову сказать, мастер классической драматургии довольно слаб в публицистике и главным доказательством своей правоты, как и большинство дилетантов, уверенных, что статью может написать любой, кто знает грамоту, считает бесконечное повторение в разных вариациях ограниченного количества программных лозунгов. Декламацией этих лозунгов в разных тональностях и занимаются по воле режиссера артисты, повторяя раз за разом, что невозможно, дескать, делать хорошие спектакли в условиях бюрократического диктата администрации театров, к тому же скупящейся на материальные ресурсы. Тем самым театр просто обрекается на скверную работу.
Позволю себе небольшое отступление. Сам Александр Николаевич Островский на ниве именно администрирования немало злоупотребил своим статусом модного кассового автора. Широко известен случай, как он, давя своим авторитетом, пытался устроить на главные роли в один из московских театров молодую, но весьма бездарную актрису-любительницу, дочь хороших знакомых. Режиссер тогда спасся лишь тем, что поручил актрисе роль Катерины в «Грозе» самого Островского и позаботился, чтобы маститый драматург своевременно об этом узнал. Эффект был предсказуем. Островский категорически потребовал, чтобы его протеже отныне и за полверсты к театру не подпускали. Что, собственно, находчивому режиссеру было и нужно.
Но это так, к слову.
А суть в том, что филиппики Александра Николаевича были обращены вовсе не к самому администрированию как таковому, а именно к тогдашней театральной администрации, как аппарату. Потому что к тому времени популярность пьес драматурга резко пошла на убыль, и он попытался найти крайних.
Вот в этом контексте работа художественного руководителя «Чехов-центра» вроде бы обретает какой-то смысл. Ведь популярность сахалинского театра тоже постепенно идет на спад - если сравнивать с периодом пикового зрительского фанатизма времен «Чумы на оба ваших дома». Так что впору и у нас начинать искать виноватых. Невольно возникает мысль: может быть, режиссер именно для того и вплел в ткань спектакля статью классика, чтобы намекнуть на проблемы сегодняшнего дня нашего островного театра? Может, так и стоит понимать его работу?
Нет, я не отважусь утверждать, что уважаемый мною Никита Юльевич станет использовать сценическую площадку в качестве акции протеста - это, по меньшей мере, было бы некорректно в отношении поклонников Мельпомены.
Но ведь и спектакля, как такового, не было. И зрители отреагировали настолько вялыми аплодисментами, каких я, пожалуй, раньше не слышал. Артисты начинали финальный выход в полном молчании. И лишь когда уже выстроились в цепочку на поклон, зазвучали первые робкие аплодисменты. Которые так и не переросли в традиционную премьерную овацию.
Так в чем же причина? Наверное, все-таки, не в Островском?
Позволю себе небольшое отступление. Сам Александр Николаевич Островский на ниве именно администрирования немало злоупотребил своим статусом модного кассового автора. Широко известен случай, как он, давя своим авторитетом, пытался устроить на главные роли в один из московских театров молодую, но весьма бездарную актрису-любительницу, дочь хороших знакомых. Режиссер тогда спасся лишь тем, что поручил актрисе роль Катерины в «Грозе» самого Островского и позаботился, чтобы маститый драматург своевременно об этом узнал. Эффект был предсказуем. Островский категорически потребовал, чтобы его протеже отныне и за полверсты к театру не подпускали. Что, собственно, находчивому режиссеру было и нужно.
Но это так, к слову.
А суть в том, что филиппики Александра Николаевича были обращены вовсе не к самому администрированию как таковому, а именно к тогдашней театральной администрации, как аппарату. Потому что к тому времени популярность пьес драматурга резко пошла на убыль, и он попытался найти крайних.
Вот в этом контексте работа художественного руководителя «Чехов-центра» вроде бы обретает какой-то смысл. Ведь популярность сахалинского театра тоже постепенно идет на спад - если сравнивать с периодом пикового зрительского фанатизма времен «Чумы на оба ваших дома». Так что впору и у нас начинать искать виноватых. Невольно возникает мысль: может быть, режиссер именно для того и вплел в ткань спектакля статью классика, чтобы намекнуть на проблемы сегодняшнего дня нашего островного театра? Может, так и стоит понимать его работу?
Нет, я не отважусь утверждать, что уважаемый мною Никита Юльевич станет использовать сценическую площадку в качестве акции протеста - это, по меньшей мере, было бы некорректно в отношении поклонников Мельпомены.
Но ведь и спектакля, как такового, не было. И зрители отреагировали настолько вялыми аплодисментами, каких я, пожалуй, раньше не слышал. Артисты начинали финальный выход в полном молчании. И лишь когда уже выстроились в цепочку на поклон, зазвучали первые робкие аплодисменты. Которые так и не переросли в традиционную премьерную овацию.
Так в чем же причина? Наверное, все-таки, не в Островском?
ххх
