Вишневый сад
Как-то, в одной из недавних рецензий я высказал мнение, что художественному руководителю Чехов-центра Андрею Бажину «не идет» ставить спектакли, противоречащие системе Станиславского. Театр «показа» - так мне показалось - не совсем сочетается с внутренними убеждениями талантливого режиссера. И, похоже, я сумел зацепить в его душе какую-то упрямую струнку. Скорее всего, не я один. Потому что Андрей решил доказать свой режиссерский профессионализм именно в технике театра «показа». Более того, в качестве исходного материала взял пьесу Антона Чехова «Вишневый сад», которую российская театральная традиция прочно связывает исключительно с театром «переживания», театром Станиславского.
УСТОЙЧИВОМУ МНЕНЬЮ ВОПРЕКИ
Забегая вперед, скажу, что художник спектакля, москвич Владимир Колтунов, от этой связи так и не смог отречься. И символ театра Станиславского - мхатовская чайка - множится в художественном оформлении постановки, я бы сказал - до неприличия. Стилизованные под эмблему МХАТ пенопластовые чайки зачем-то усеяли все воздушное пространство над сценическим садом, словно весенние грачи. В очередной раз (а Владимир Колтунов частенько сотрудничает с нашим театром) у меня создалось впечатление, что художник абсолютно не интересуется режиссерскими замыслами и совершенно не учитывает их в своей работе.
А замысел режиссера был как раз очень интересен. После премьеры мне довелось выслушать разные мнения. В том числе и довольно негативные. Но как-то невразумительны были доводы критикующих. Ощущение складывалось одно: к ТАКОМУ Чехову зритель просто не привык. И в самом деле, ведь целый век царило стереотипное мнение: дескать, Чехов и Станиславский просто неразделимы, и по-иному играть пьесы Антона Павловича просто нельзя. Причем, концепция великого создателя театра «переживания» как нельзя более подошла идеологии большевиков. Отмирающее дворянство, звериный оскал зарождающегося капитализма, блуждающее в потемках народничество, которое непременно найдет себя в рядах коммунистической партии - все это очень импонировало советской власти.
И вдруг Андрей Бажин предложил совершенно иную трактовку чеховского текста. Причем - что характерно - ему удалось в свою трактовку удачно пристроить почти всех героев пьесы, совершенно не адаптируя для этого авторский текст. Разве что пробивающийся в новые русские того времени герой пьесы Лопахин не совсем вписался в ансамбль. Играющему его артисту Андрею Кузину текст Чехова явно мешает. Образ, созданный актером и режиссером все время вступает в коллизию с речевыми характеристиками героя. И в итоге Лопахин выглядит несколько декларативным, напыщенным и просто…не очень понятным. Герой Кузина хочет и увеличить капитал и сохранить хорошие отношения с присутствующими и сделать полезное дело и сохранить душевное спокойствие. Что-то в нем местами есть этакое - от первых кооператоров горбачевской эпохи перестройки.
Зато остальные герои спектакля, освобожденного от идеологического гнета, понятны, узнаваемы и… очень современны. Ну, вот главная героиня Раневская (актриса Мария Шарапова) разве обязательно должна иметь дворянское происхождение, чтобы так вот, порхая летать по жизни, не задеваемая ничем. Кроме одного. Ей нужна любовь. И любовник из Парижа, который ее обобрал и бросил, вновь становится жизненно необходимым звеном - лишь только позвал ее в болезни. Он для Раневской главнее всего: вишневого сада, утонувшего ребенка, всех родных. Сказал некогда поэт: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, хлопотливо не свивает долговечного гнезда» Так это про нее, про Раневскую. Перед нами предстает не дворянка, не хозяйка родового имения - просто женщина с больной и изломанной психикой. Правда, возможно, актриса несколько «пересаливает» изображая экзальтацию своей героини. И восторг от замечательной игры потихоньку начинает переходить в легкое раздражение - слишком уж много суеты и метаний по сцене.
Зато образ ее брата, Гаева (артист Илья Глебов) - вовсе безукоризнен. Но помилуйте - он ведь тоже не дворянин и не помещик - неудавшийся провинциальный общественно-политический деятель, каких сегодня развелось множество. Самореализоваться хочется, а всерьез работать - скучно. Он и реализует себя чередой пустопорожних разговоров.
ИСПЫТАНИЕ ВОЛЕЙ
А их дворецкий Фирс (народный артист России Александр Ульянов) - он ведь тоже из современных реалий.
- Вот когда беда стряслась….
- Какая ж беда-то?
- Да волю дали.
Разве это о чеховских временах? Разве это не о перестройке? Жили себе люди, не тужили. Не богато, но и не бедно. И вдруг беда - волю дали! Для многих людей из старшего поколения перестройка стала просто концом света.
Ну и на фоне старших - младшие. Мечтатель Трофимов (артист Павел Соколов), к примеру. В спектакле Андрея Бажина - откровенно, до буффонады комедийный образ. У Чехова, в интерпретации советской идеологии, народник Трофимов - социально близкий - обязан вызывать теплую дружественную улыбку. А вот у Бажина он ничтожен и убийственно смешон. И, честно сказать, такая интерпретация этого героя мне гораздо ближе. А режиссер не пощадил даже вечного трагического неудачника - Епиходова (артист Леонид Всеволодский). Вообще-то у Чехова он символизирует собой целый пласт культуры - предреволюционный декаданс. А здесь, облаченный в костюм, стилизованный под одежду Пьеро, перед нами выступает белый клоун. В тандеме с рыжим - Трофимовым. К слову сказать, вряд ли сам Антон Павлович под Епиходовым подразумевал всероссийских декадентов. Но так уж стало принято в советское время. И немалое мужество, думается, понадобилось режиссеру, чтобы отважиться на ломку стереотипов.
Очень интересный и сложный образ получился у Василия Бабаева, играющего побывавшего в Париже лакея Яшу. Роль, в сущности, стереотипная. Но как раз на поводу у стереотипов актер с режиссером не пошли. И вновь возник вполне современный образ россиянина, побывавшего за границей и поставившего после этого крест на своей родной стране. Яша в спектакле вовсе не выглядит лакеем - не это в нем главное.
А вот Дуняша, местная прислуга (артистка Наталья Красилова) сначала разочаровала. Тут от штампа, проходящего, к слову сказать, через многие постановки самого Сахалинского драматического театра, избавиться не удалось. Знакомство с Дуняшей начинается в абсолютном духе характерного «достаниславовского» амплуа. Заполошно бегающая по сцене «придурочная» прислуга встречалась нам уже несколько раз за последние пару лет. Но очень скоро образ Дуняши становится вполне самостоятельным, приобретает конкретное концептуальное современное звучание.
Надо отметить, что я сначала не совсем понял задумку режиссера, связанную с насыщением спектакля интермедиями с участием некоего еврейского оркестрика. В пьесе этот оркестрик упоминается эпизодически, а вот постановщик сделал его полноправным участником всего сценического действа. И только во втором действии спектакля, когда через сцену понесся праздничный маскарадный хоровод, мне показалось, что я понял замысел режиссера. Мы все привыкли к утверждению мэтра режиссуры Станиславского о том, что ружье, висящее на сцене обязательно должно стрелять. Вот и ждем, когда же «выстрелит» оркестрик. А у него ведь в данной постановке чисто «техническая» функция. Именно интермедии объединяют отдельные мизансцены в стройное гармоничное целое - ведь это «театр показа», здесь сюжетная линия не служит объединительным стержнем. Ну и вторая функция - заполнение сценического пространства. Иначе все герои потерялись бы на громадной сцене как в глухом лесу. И непринципиально - кто участвует в интермедии. Это могли бы быть мужики с топорами - символ гибели вишневого сада. Это могли бы быть члены городского правления, решающие судьбу заложенного имения. Но режиссер решил так. Черный цвет массовки в ЭТОЙ постановке при ЭТОМ театральном оформлении оказался для него предпочтительней.
Не знаю, как остальные зрители, а передо мной открылся совершенно новый Бажин, блеснувший совершенно неведомым мне потенциалом. И я уже всерьез раскаиваюсь в необдуманной оценке, которую упомянул в самом начале. Теперь, после того как Андрей справился с такой нетрадиционной постановкой чеховской классики, я жду от него очень и очень многого.
Теперь - в театре «показа».
ххх
